В числе прочих лозунгов, которые выкрикивали толпы, собравшиеся у посольства США в День Победы, был лозунг «Ура Рузвельту!», однако президент скончался еще за месяц до этого. Гарриман позвонил Молотову, чтобы сообщить новость о смерти Рузвельта, ранним утром 13 апреля 1945 г. Молотов тут же отправился в американское посольство – было 3 часа утра, – чтобы выразить свои соболезнования. По словам Гарримана, Молотов, казалось, был «глубоко тронут и взволнован. Он задержался на некоторое время и говорил о том, какую роль сыграл президент Рузвельт в войне и строительстве планов на мирное время, о том, как его уважали маршал Сталин и весь русский народ, и какую ценность для маршала Сталина имел его приезд в Ялту». Что касается нового президента Гарри Трумэна, Молотов выразил доверие к нему, поскольку его выбрал вице-президентом Рузвельт. «Я никогда не слышал, чтобы Молотов говорил так убедительно», – признался Гарриман в телеграмме в Вашингтон40.
Чуть позже в тот же день Гарриман встретился со Сталиным. «Когда я вошел в кабинет маршала Сталина, я заметил, что он, по-видимому, сильно расстроен новостью о смерти президента Рузвельта. Он приветствовал меня молча, стоя пожал мне руку и не выпускал ее полминуты, прежде чем попросил меня присесть». Гарриман сказал Сталину, что пришел повидаться с ним, поскольку думал, что у главы СССР могут быть вопросы о ситуации в США после смерти Рузвельта. Сталин, однако, выразил уверенность в том, что политика США не изменится. «Президент Рузвельт умер, но его дело должно жить, – заявил Сталин. – Мы будем поддерживать президента Трумэна всеми нашими силами и всей нашей волей». В ответ Гарриман предложил Сталину, чтобы облегчить задачу Трумэна и успокоить американскую общественность, послать Молотова в США, чтобы он встретился с новым президентом и поприсутствовал на учредительной конференции Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско. Это была личная инициатива Гарримана, однако Сталин сразу согласился послать Молотова в США, если поступит официальное приглашение41. Советский вариант записи этой беседы не сильно отличается от того, что пишет Гарриман, но в нем содержится еще одна важная деталь: Сталин конкретно спросил, стоит ли ожидать «смягчения» американской политики по отношению к Японии. Когда Гарриман ответил, что такое изменение политики совершенно исключено, Сталин сказал, что политика Советского Союза по отношению к Японии останется такой же, как и прежде – соответствующей соглашению, достигнутому на Ялтинской конференции42.
Сталин не ограничился выражением соболезнований в беседе с Гарриманом. В тот же день он отправил Трумэну послание, в котором выразил «глубокое соболезнование» по поводу смерти Рузвельта и свою уверенность в том, что сотрудничество военных лет будет продолжено в будущем43. По распоряжению Сталина московское радио передало личные соболезнования Элеоноре Рузвельт, в котором президент был назван «великим организатором миролюбивых наций против общего врага и вождем, который выступал за сохранение безопасности всего мира»44. 15 апреля в Москве была устроена гражданская панихида по Рузвельту, на которой присутствовали Молотов и все заместители комиссара иностранных дел (кроме Литвинова, который был болен), а также представители других правительственных министерств и вооруженных сил45.
Накануне поездки Молотова в Соединенные Штаты Андрей Громыко, посол Советского Союза в Вашингтоне, сообщил в телеграмме свою оценку деятельности нового президента. Он писал, что в США все считают, что Трумэн – сторонник рузвельтовского «нового курса», который намерен продолжать дело покойного президента во внутренней и внешней политике – в том числе сотрудничество с Советским Союзом. Однако заканчивал свою телеграмму Громыко предостережением: «Насколько он будет продолжать политику сотрудничества с Советским Союзом и до какой степени он будет подвержен влиянию изоляционистских антисоветских группировок, сложно сказать в данный момент». Это был вопрос, заключал Громыко, который должны были прояснить предстоящие переговоры Молотова с Трумэном46.
В Соединенных Штатах у Молотова было две встречи с Трумэном, 22 и 23 апреля. С этим первым знакомством Трумэна и Молотова связана широко известная история. Если верить мемуарам Трумэна, опубликованным в 1955 г., в конце второй встречи Молотов выпалил: «Так со мной никогда в жизни не разговаривали». На что Трумэн якобы ответил: «Выполняйте свои договоры, и с вами не будут так разговаривать». Впрочем, ни в американской, ни в советской версии записи переговоров Молотова с Трумэном нет упоминаний об этой короткой перепалке47. По-видимому, Трумэн решил приправить свои мемуары деталями в духе «холодной войны», чтобы показать, что он с самого начала своего президентского правления занимал жесткую позицию по отношению к русским. Возможно также, что первоисточником этого разговора с Молотовым были не мемуары Трумэна, а появившиеся в прессе слухи о том, что якобы произошло во время их встречи. Как писал в 1952 г. Карл Марзани в своей книге об истоках «холодной войны», «в Вашингтоне ходили слухи, что Молотов поссорился с Трумэном. По словам иностранного корреспондента Эдгара А. Моурера, Молотов сказал: “Со мной никто раньше так не разговаривал”»48.
Переговоры Молотова и Трумэна во время этих двух встреч действительно были непростыми. В центре обсуждения был продолжающийся спор союзников по поводу правительства послевоенной Польши. Одну сторону дискуссии представляли Советы, которые настаивали на своей интерпретации Ялтинского соглашения, заключавшейся в том, что существующий в Варшаве прокоммунистический режим должен быть расширен и реконструирован. Другую сторону представляли англичане и американцы. По их мнению, суть Ялтинского соглашения заключалась в том, что в Польше должно быть создано новое правительство и что представители существующего режима не должны рассчитывать ни на какие привилегии в переговорах о его образовании. В Москве споры по этому вопросу велись в Польской комиссии, созданной решением Ялтинской конференции, а в Соединенных Штатах дискуссии продолжились во время встреч Молотова с секретарем иностранных дел Великобритании Иденом и госсекретарем США Эдвардом Стеттиниусом. Переполнявшее Молотова раздражение по поводу этих дискуссий вышло наружу во время небольшого инцидента в Сан-Франциско, когда он запретил своему переводчику Павлову сравнивать свои записи с британским коллегой49.