Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны - Страница 34

Ложные знаки

Возможно ли, что Сталин, известный циник и реалист, всерьез верил, что такие шаги заставят Гитлера изменить свои планы? То, о чем Сталин думал и на что рассчитывал в дни и недели перед нападением Германии на Советский Союз, остается тайной, но, похоже, он и в самом деле верил, что Гитлер не собирался начинать войну летом 1941 г. и что дипломатические меры помогут сохранить мир – по крайней мере, на ближайшее время.

Прежде всего, заключение советско-японского пакта о нейтралитете могло, по мнению Сталина, быть истолковано двояко. Москва и Токио уже полтора года вели переговоры о подписании советско-японского эквивалента советско-германского пакта о ненападении – договора, который бы позволил разрешить споры о границах, праве рыболовства и уступках Японии по вопросу нефтяных месторождений на Северном Сахалине. Окончательный раунд переговоров состоялся в рамках поездки Мацуоки по странам Европы в марте-апреле 1941 г. Мацуока приехал в Москву в марте, а потом еще раз в апреле, сразу после поездки в Берлин и беседы с Гитлером. Мацуока не знал, что Гитлер собирается начать войну против России, и в разговоре со Сталиным 12 апреля ни слова не сказал о том, что в советско-германских отношениях намечается разлад17. По-видимому, Сталин рассудил, что если бы Гитлер планировал начать войну, он бы наверняка постарался отговорить своего японского союзника от заключения договора с Советским Союзом. Готовность Японии подписать пакт о нейтралитете для него была хорошим знаком не только со стороны Токио, но и со стороны Берлина. Напряженность ситуации после событий в Югославии Сталин воспринял как возможность показать Гитлеру, что у него мирные намерения: он отказался от давних претензий Советского Союза на Северный Сахалин и согласился подписать пакт о нейтралитете.

Далее, свою роль сыграл Шуленбург, убежденный сторонник раппальской политики, искренне веривший в необходимость ориентировать внешнюю политику Германии на восток и на альянс с Россией. В докладах, которые он подавал в Берлин, советско-германские отношения нередко были представлены в более положительном свете. В середине апреля 1941 г. он вернулся в Германию для совещания с Гитлером. Встретившись с Шуленбургом 28 апреля, фюрер посетовал на то, как повело себя советское руководство во время кризиса в Югославии. Шуленбург попытался защитить действия Советского Союза и убедить Гитлера, «что Сталин готов пойти на еще большие уступки»18. Однако встреча закончилась на неопределенной ноте, и Шуленбург в начале мая вернулся в Москву с дурным предчувствием по поводу советско-германских отношений. В ходе неоднократных встреч с Деканозовым, советским послом в Германии, который в это время приехал в отпуск из Берлина, Шуленбург попытался подтолкнуть советскую сторону выступить с дипломатической инициативой по ослаблению напряженности в советско-германских отношениях. На первой же встрече, 5 мая, Шуленбург достаточно подробно рассказал Деканозову о его разговоре с Гитлером и особо подчеркнул, как фюрер был обеспокоен эпизодом с заключением советско-югославского договора. Впрочем, еще большую обеспокоенность Шуленбург выразил по поводу слухов о том, что между Россией и Германией скоро начнется война: он сказал, что нужно сделать что-нибудь, чтобы опровергнуть эти слухи. Деканозов спросил, что можно сделать, но Шуленбург лишь повторял, что им обоим нужно об этом подумать и встретиться для дальнейшего обсуждения. Во время второй встречи, 9 мая, Шуленбург предложил, чтобы Сталин направил письмо Гитлеру и руководителям других стран «Оси» Рим – Берлин – Токио с заявлением о мирных намерениях Советского Союза. Со своей стороны, Деканозов предложил написать совместное коммюнике СССР и Германии. Шуленбург согласился, сказав, что это тоже было бы хорошей идеей, но предпринимать что-то нужно как можно быстрее. Во время третьей и последней встречи 12 мая Деканозов сообщил, что Сталин согласен подписать совместное коммюнике и в личной переписке обсудить с Гитлером слухи о войне, но тексты этих сообщений Шуленбург должен обговорить с Молотовым. И в этот момент Шуленбург отказался от собственной инициативы, заявив, что у него нет полномочий вести такие переговоры19. В тот же вечер Деканозов встретился со Сталиным и провел у него около часа – вероятно, он докладывал о разговоре с Шуленбургом20.

Инициатива Шуленбурга исходила лично от него, но он был послом Германии и только что вернулся в Москву из Берлина, где встречался с Гитлером. Вполне понятно, что Сталин воспринял его общение с Деканозовым как неофициальную попытку прозондировать почву. Такое понимание соответствовало все более явственному представлению Москвы о том, что в правящих кругах Германии произошло разделение на сторонников войны с Советским Союзом и на тех, кто выступал за дальнейшее сотрудничество с ним. В этом свете действия Шуленбурга можно было интерпретировать как проявление деятельности сторонников мира в Берлине. «Теория раскола», как назвал ее Габриэль Городецкий, в той или иной форме циркулировала в Москве с тех пор, когда Гитлер пришел к власти. Эта теория отражала реальное существование в Германии большого числа сторонников раппальских отношений, но в основе ее лежала марксистская догма о разделении немецкого капитализма на экономические группировки, выступающие за территориальную экспансию на восток, и группировки, предпочитающие торговые отношения с Советским Союзом. Уверенность Москвы в том, что Берлин разделился на «голубей» и «ястребов», подкреплялась многими донесениями советской разведки – в том числе донесением двойного агента гестапо, внедрившегося в одну из советских шпионских организаций в Германии21.